К чему узор расцвечивать пестро?

 Нет упоения сильней, чем в ритме.

 Два такта перед бурным болеро

 Пускай оркестр гремучий повторит мне.

 

 Не поцелуй, — предпоцелуйный миг,

 Не музыка, а то, что перед нею, —

 Яд предвкушений в кровь мою проник,

 И загораюсь я и леденею.

 

Чем мне дорог этот стих, особо тем, что он звучит в воспоминаниях 

Анастасии Цветаевой. Что в Коктебеле у Макса Волошина София Парнок 

читала этот стих. 

Конечно же, она читала и другие. Только вот воспоминаний о ней во время 

чтения стихов нет, практически нет, только о нескольких стихах… 

«Ну хорошо, — говорит Соня Парнок, — буду читать, голова не болит 

сегодня. — И, помедлив: — Что прочесть? — произносит она своим живым, 

как медленно набегающая волна голосом (нет, не так — какая-то пушистость 

в голосе, что-то от движенья её тяжёлой от волос головы на высокой шее и 

от смычка по пчелиному звуку струны, смычка по виолончели...)».

Да… тут задумываешься с легкой грустью, как жаль, что не сохранились 

записи голоса ни Софии Парнок, ни Марины Цветаевой. Тем более возможность 

сделать запись была, но никому не пришло в голову… 

 Но какая живая Соня в этих воспоминаниях Анастасии Цветаевой…

«И не только стихами её я, как и все вокруг, восхищалась, вся она,

каждым движением своим, заразительностью веселья, необычайной

силой сочувствия каждому огорчению рядом, способностью войти в любую

судьбу, всё отдать, всё повернуть в своём дне, с размаху, на себя не

оглядываясь, неуёмная страсть — помочь. И сама Соня была подобна

какому-то произведению искусства, словно — оживший портрет

первоклассного мастера, — оживший, — чудо природы!

Побыв полдня с ней, в стихии её понимания, её юмора, её смеха,

её самоотдачи — от неё выходил как после симфонического концерта,

потрясённый тем, что есть на свете — такое...»

 А я бы, пожалуй, добавила, что симфонический оркестр с ней тягаться 

не смог бы…